4 апреля 2010 @ 09:56
«Это пиздец» — Подвела я итог пятнадцатиминутному и пристрастному изучению себя в зеркале, и, протяжно втянув весенне-аллергические сопли в голову, приготовилась заплакать. «Дзынь-дзынь» — помешал моим планам телефонный звонок, и я подняла трубку. — Это пиздец. — Продублировал мою мысль на том конце провода Ершовский голос. Я вздохнула, и мы с трубкой немного помолчали. — Ты тоже сегодня обнаружила фотоальбом пятнадцатилетней давности, и за каким-то хуем его полистала? — издалека и непонятно начала Юлька. — Нет, — я попыталась понять, куда она клонит. — Я просто обнаружила в зеркале страшную бабу, и за каким-то хуем стала её разглядывать. — Ты ещё крепкий старик, Розенбом! — Восхитилась, как я поняла, моей смелостью, Юлька. — В зеркала смотришь без страха и упрёка. И объективность ещё не растеряла. Так что ты там сегодня разглядела интересного? — Гибрид панды, обезьяны-носача и шарпея. — Честно ответила я, и с усилием втянула в голову ещё одну порцию весенних соплей. — Во-о-от такие круги под глазами, и морщины аж на ушах. — А где обезьяна-носач? — Там же где и всегда. Только раньше был просто носач, а теперь животное. — Нос у тебя будет всю жизнь расти. К полтиннику знаешь какой хобот вырастет? Как у Жерара Депардье. С таким шнобелем тебе две дороги: к пластическому хирургу, или к махровым лесбиянкам. Я чуть было не спросила причём тут лесбиянки и мой большой нос, но потом, кажется, догадалась. И затосковала. — А я, вот, фотки старые сегодня смотрела. — Юлька всхлипнула. — Те самые, где мы в девяносто пятом твои шестнадцать лет отмечаем. И знаешь, что я заметила? — Что нам там по шестнадцать лет, и мы свежи как майские розы? — Ты ёбнулась? — Ершова даже перестала всхлипывать. — У тебя с той днюхи ни одной фотки не осталось что ли? Какая блять свежесть с литра спирта на пятерых? И какие майские розы после пиздюлей твоей мамы? Я не о том. Я о волосах. — О каких волосах? — О густых волосах! — Взвизгнула Юлька. — У нас тогда ещё были волосы! У тебя, правда, хуёвые и жидкие, но зато много. А я так вообще Анжела Дэвис вылитая! Аж резинки рвались! — Резинка у тебя порвалась двумя годами позже. — Уточнила я, вспомнив дату Юлькиных родов. — Я про резинки для волос! — Перешла на ультразвук Ершова. — Они не выдерживали рвущейся наружу силы и густоты моих замечтательных волос! Они с треском рвались, и мои прекрасные густые волосы тяжёлыми волнами падали мне на плечи, и весенний ветер играл шёлковыми локонами… — Ершова, — я перебила подругу, — ты чота путаешь. Не было у тебя никаких волн и локонов. — Вот я тоже тогда так думала! — Закричала Юлька. — И только сейчас я поняла, что локоны у меня были! — Ты тоже разглядывала себя в зеркало, мусорная куча? — Меня озарила догадка. — А мне затираешь про фотоальбомы! — Зеркала — это зло. — Повинилась в содеянном Юлька. — А трельяжи — тройное зло. Я посмотрела на себя в формате Три Дэ, и обнаружила, что у меня под волосами просвечивает мяско! — Какое мяско?! — Розовое мяско! — Ершова завизжала. — Такое как у старых пуделей бывает за три дня до смерти! Три волосины, а под ними кожица! Ебучие зеркала! — Ебучая перекись. — Уточнила я. — Сколько можно каждые три недели красить башку «Супер-Супрой»? — Моя мама сорок лет красится «Супер-Супрой», а до сих пор не облысела! — Шла в атаку Юлька. — Зато папа у тебя ничем не красился, а в тридцать лет облетел как одуванчик. Ершова, ты на маму не равняйся, у тебя папины гены. — Сказала я, подходя к зеркалу, и разглядывая свои волосы. — Знать бы раньше… — Перестала кричать Юлька. — Глядишь, сберегла бы я свою гриву волнистую, и никогда не узнала бы, что у меня на голове есть розовое мяско… Я молчала. — Алло, ты где? — Заволновалась Юлька. Я молчала. Потому что, не отрывая взгляда, смотрела в зеркало, которое с особым садизмом показывало мне розовую кожицу, просвечивающуюся сквозь мои не особо густые волосы. — Ты увидела мяско. — Даже не спросила, а уточнила Ершова. — Такое старческое пуделиное мяско. Я молча кивнула, а Ершова это волшебным образом увидела. — И что будет дальше? — Через три минуты я нашла в себе силы задать вопрос. — Ну, у меня есть три варианта: парик, бритьё налысо, и клиника Транс Хайер. — Ответила Ершова, и добавила: — А у тебя даже четыре. Потому что, когда у тебя вырастет хобот, лесбиянки и не заметят твоей плеши. Я заухала как ночной неясыть, и с отвращением бросила телефонную трубку. Три дня после этого я не отходила от зеркала, и пыталась замаскировать своё мяско различными замысловатыми причёсками. Мяско удачно маскировалось, но я-то знала, что это только начало, и через десять лет мне светит или парик или клиника Транс Хайер. Вариант с лесбиянками я отмела сразу. На четвёртый день снова позвонила Ершова. — Ненавижу тебя, лысая скотина. — Сказала я в трубку вместо приветствия. — Иди ты нахуй со своими плохими вестями. Что там опять? — Всё! — Юлька даже не скрывала ликования в голосе. — Теперь всё! — Ты побрилась налысо? — Я даже удивилась. — Нет! — Крикнула Юлька, и счастливо засмеялась. — На ловца и зверь бежит, как говорится. У меня на работе бухгалтерша есть. Шариком зовут. Вернее, я вообще ниибу как её зовут. Шарик и Шарик. Ты в боулинг играла? Шары там видела? Вот вылитая наша бухгалтерша: круглая, лысая, и три дырищи на ебальнике: глаза и рот. Она вчера из отпуска вернулась — мы всей конторой охуели: волосищи до пояса! — Пиздишь. — Не поверила я. — Даже для наращивания волос надо иметь свои три волосины. Стопудово парик. — Ну, может, и не до пояса, — пошла на попятную Юлька. — Ну, может и хуйня в десять сантиметров, и мяско всё равно просвечивает, но ведь волосы хоть какие-то! — Клиника Транс Хайер? — Предположила я. — Хуй! — Юлька залилась счастливым смехом. — Лучше! Дёшево, сердито, но какой результат! — На голову ей никто не срал, я надеюсь? — Вспомнила я старый анекдот про лысого милиционера. — Не знаю, может, и срали. А может даже и в саму голову. Бухгалтер из неё как из меня японский сумоист. Но волосы у неё выросли не от этого. Юлька замолчала. — Ну?! — Я обозначила в своём голосе нетерпение. Юлька выдержала эффектную паузу, и сказала: — Шампунь для коней. — Чего?! — Я поперхнулась. — Для кого? — Для коней, моя плешивая подружка, для коней. Для лошадок. Для рысаков каурых. Для игогошек. Понимаешь? Идёшь в зоомагазин, покупаешь шампунь для коней, моешь им голову — и через неделю у тебя рвётся резинка! — Оптимистично. — Для волос резинка, дура. В общем, слушай и записывай. Тебе нужен лошадиный шампунь с дёгтем и коллагеном. Не ссы, как на идиотку на тебя никто не посмотрит. Щас все бабы Москвы ломанулись покупать этот шампунь, так что продавец в зоомагазине даже не удивится. А может, ещё чего полезного присоветует. — Ершова. — После небольшой паузы ответила я. — Если ты мне сейчас изощрённо мстишь за то, что я про тебя рассказы в Интернет пишу — лучше признайся сразу. Пока я не купила лошадиный шампунь с коллагеном. — Я тебе уже отомстила. — Беспечно отмахнулась Юлька. — Платье своё помнишь, зелёное? — Моё счастливое платье?! — Его больше нет. А вот нехуй потому что меня позорить. Но сейчас я тебя простила, и желаю только добра. Купи шампунь. Контрольный созвон через неделю. Трубка запищала короткими гудками, а я, замаскировав свои залысины жидкой чёлочкой, и зафиксировав её лаком для волос «Тафт, ниибическая фиксация на три года», пошла в зоомагазин. — Шампунь для коней есть? — Стараясь придать своему голосу твёрдость и безразличие, спросила я у продавщицы собачьего корма и кошачьих туалетов. — Себе берёте? — Проницательно посмотрела на меня продавщица, и явно догадалась, что я не владею конюшней с арабскими скакунами. — Ну-у-у… Как бы не совсем… Как бы просто так… — Я палилась, и тянула время. — Значит, себе. — Продавщица внимательно посмотрела на мою причёску, и кажется, догадалась, для чего мне понадобилась чёлочка. — Вот с коллагеном, вот с дёгтем. Вам какой? — И с тем, и с другим. По два флакона каждого. — Я поняла, что в данном случае с продавщицей надо быть откровенной как с адвокатом. — У меня плешки. — Угу. — Зоопродавец склонилась над кассой, и застучала по клавишам. — А крем для копыт приобрести не желаете? Я с горечью поняла, что зря открыла душу этой скотине. Она сейчас издевается. — Заворачивайте вместе с мазью от лишаёв и таблетками от глистов. Нам, лысым людям, всё пригодится. — В эту фразу я вложила всю свою обиду. Продавщица подняла на меня глаза, и захлопала ресницами: — Просто девочки обычно берут с шампунем и крем для копыт. Говорят, от морщин помогает хорошо. «Продавец тебе полезного присоветует…» — эхом всплыл в голосе Ершовский голос. «Бери крем для копыт, мурло морщинистое!» — присоединился к Ершовскому голосу мой внутренний. — Хочу крем! — Озвучила я вслух своё желание, и оно мгновенно осуществилось. Памятуя о заслугах академика Павлова перед Родиной, я решила вначале опробовать шампунь для коней на своей собаке. К вечеру собака не облысела, не покрылась волдырями и не сдохла. И я продолжила эксперимент уже с котом. Утром кот вышел на балкон, и пизданулся вниз с четвёртого этажа. Я никак не связала это с действием шампуня, потому что кот падал с балкона уже восемь раз, и ничего удивительного в его поведении не было. Пришла очередь мыться самой. Шампунь неприятно пах, и плохо мылился. Поэтому я вылила на голову две пригоршни, и пятнадцать минут втирала полезное вещество в своё мяско. Для верности я ещё полчаса посидела в ванне в полиэтиленовой шапочке, чтобы дать шампуню напитать мою лысину активными веществами. То, что лысина ими напиталась уже до сблёва — я поняла по тому факту, что башка под шапочкой стала неимоверно чесаться. «Это новые волосы пробивают себе дорогу» — с удовлетворением подумала я, и смыла шампунь. Аккуратно обернув голову полотенцем, я достала крем для копыт, и намазала проблемные места на лице. То есть, всё ебло полностью. И стала ждать результатов. Результаты появились за один день до контрольного созвона с Ершовой, и были неожиданными. То, что я поначалу приняла на новые и очень густые волосы на плешке — оказалось пикантной болячкой, которая к тому же чесалась как сука. Морщины тоже никуда не делись, зато, как и было обещано, новые волосы у меня действительно выросли. На лице. Трясущимися руками я трогала своё лицо, ощущая под пальцами шелковистую поросль. Такая же поросль, но погуще, угнездилась в моём носу, и под ним. Так же у меня выросли бакенбарды и борода. Перед глазами пробежали многочисленные кадры из пендосовских фильмов: герой падает на колени, простирает руки к небу, и громко кричит: «Но-о-о-о-оу-у-у-у-у-у-у-у-у-у!»», а камера улетает на высоту стоэтажного дома, чтобы какбэ показать нам всю глубину страданий человека, оставшегося один на один со своим горем. Очень захотелось уподобиться голливудским страдальцам, но я ограничилась звонком Ершовой. — А-а-а-а-а-а-а-а! — Закричала я, услышав на том конце провода Юлькино «Аллё». — Чтоб тебе инвалиды в метро место уступали! Чтоб тебе всю жизнь на своём хлебокомбинате работать! Чтоб ты жила на одно пособие матери-одиночки! — Ты не купила шампунь? — Спокойно спросила Юлька. — Я купила всё, включая крем для копыт! — И чо орёшь? — Ершова откровенно не понимала ширшины моего горя. — Волосы не выросли что ли? — Выросли! Но не там! — Подумаешь, — Ершова фыркнула. — Мотня «а-ля семидесятые» снова входит в моду. — Да не на пизде выросло! — Я потихоньку справлялась со своими эмоциями. — У меня всё ебло заволосатилось! У меня усы! У меня борода! У меня вот такущие пучки из носа торчат! — Эх нихуя себе! — Восхитилась Юлька. — Это тебе теперь даже красится не надо. Утром встала, по еблу расчёсочкой провела, усики подкрутила — и вперёд! — Я тебе блять подкручу усики, карлик с алопецией! Я тебе по еблу проведу расчёсочкой, зоофилка! Я тебя кремом для копыт забью насмерть, булошница! Я заплакала. — Не реви. — Ершова виновато запыхтела. — Это у тебя побочный эффект. Это не навсегда. Ты просто передознулась. Сколько капель шампуня на литр воды ты разводила? — Чего? — Я перестала плакать. — Какие капли на что? — Я спрашиваю, как ты разводила этот шампунь? Внутри меня что-то заклокотало: — Разводила?! Разводила шампунь водой? А ты, скотина, мне хоть что-нибудь про воду говорила? — А что, нет? — Прикинулась валенком Юлька. — Ой, как неудобно получилось. — Неудобно тебе скоро будет на доске с колёсиками ездить, руками от асфальта отталкиваясь, как побирушка в метро. Я ж тебя пополам перекушу. — Виновата. Виновата, каюсь. — Ершовой явно было стыдно. Что меня успокоило. Стало быть, она не мстит мне за рассказы в Интернете. — Ты только ничего не сбривай. И на улицу не выходи пока. А если выйдешь — не рассказывай никому, что это я тебе шампунь присоветовала. Я к тебе завтра приеду, привезу крем. — Для копыт?! — Я взвыла. — От волос на пизде. Но для твоего лица тоже сойдёт. Вы обе всё равно на старую помидорку похожи. …Через неделю, когда с моей головы отвалилась последняя болячка, а с лица сошли страшные красные пятна, оставшиеся после эпиляции кремом для пизды, мой телефон пропел «Подруга подкину проблему, сука!», и я подняла трубку: — Чего тебе? — Ничего. — Обиделась Ершова. — Звоню узнать как там твоё лицо поживает. — Вашими молитвами. — Всё так хуёво? — Ершова поняла меня правильно. — Было хуже. — Ну тогда и не прибедняйся. — Ершова дала понять, что тема закрыта, и продолжила: — Как у тебя с зубами? — Все двадцать восемь пока на месте. — А какого они у тебя цвета? — А какого они у меня цвета, если я курю по пачке «Русского Стиля» в день, и выпиваю по пять чашек кофе?! — Фубля. И как ты с этим собираешься бороться? — Ершова… — Что Ершова? Ты не ори, ты только послушай. Есть у меня на работе одна баба. Зовут её Чёрный Клык. На самом деле, я ниибу как её зовут. Чёрный Клык и Чёрный Клык. Все зубы чёрные у неё были. И тут она приходит из отпуска — и мы всей конторой охуели: она лыбицца, и ажно глаза слепит от белизны! В общем, нам надо немедленно купить… Я положила трубку, и выключила телефон. © Мама Стифлера
метки: мама стифлера, эксперимент.
11 августа 2008 @ 02:23
Облом
Облом... Как много в этом звуке для сердца русского слилось… Кто из нас хоть раз в жизни не обламывался не по-детски широко? Есть такие? Нет? То-то же. Облом, сука, паскудное жывотное… Он приходит внезапно, когда его совсем не ждёшь, бьёт тебе по ыычкам, и пока ты хлопаешь глазами (ушами, сиськами, яйцами — нужное подчеркнуть) — он смотрит на тебя откуда-то снизу, с хитрым ленинским прищуром: «Обломался, мудак? Хо-хо! Ну, будь здоров, не кашляй!» И ты понимаешь, что кто-то сверху решил над тобой просто постебаться. И, пока ты чешешь репу, переваривая последствия облома, этот кто-то нехуйственно над тобой ржёт. И вот из-за этого обидно вдвойне. А ещё обломы деляцца на: 1) Облом обыкновенный. Это когда ты, в принципе, подозревал, что можешь обломаться, поэтому у тебя просто на пару минут съезжает набок рожа, после чего ты говоришь: «А ну и хуй с ним, с плащом!» — и забываешь про это досадное обстоятельство. 2) Облом необыкновенный. Это уже похуже. К нему ты был готов меньше всего, и после Серьёзного Облома можешь целый вечер жрать алкоголесодержащие жыдкости любого происхождения, и искать в себе Причины Облома. Серьёзный Облом лечится распитием хани с друзьями, и проходит через пару дней. и 3) ОБЛОМ ОХУИТЕЛЬНЫЙ. Вот это вообще жопа. К Охуительному Облому ты был не готов вообще. Ты даже не подозревал, что такое может произойти. И что? И правильно! Расслабил булки, хрюшка-гуманоид! И словил прямо в анус Охуительный Облом! Ещё могут возникнуть осложнения в виде свидетелей твоего Охуительного Облома, что усугубляет восстановительный период. Лечится временем, ханью, беспорядочными половыми связями, а и иногда и сменой места жытельства. Я тоже проходила все три стадии Обломов. Стадия первая. Облом обыкновенный. Я проснулась утром оттого, что солнце било прямо в лицо, лаская солнечным зайчиком мои подростковые прыщи на лбу. Я встала, почесала прыщи, и, уже на автомате, потому что проделывала эту процедуру ежедневно на протяжении последнего года — проверила размер своих сисек. Которые упорно не желали расти, хотя для них уже были куплены 2 сатиновых лифчика нулевого размера, и один кружевной — третьего. Как знать, может, мне повезёт? Нащупав всё те же 2 дверных звонка, и ничуть этому не удивившись, я подошла к зеркалу, посмотрела на себя, подумала, плюнула, и полезла за косметичкой. Сегодня вечером на дачу приезжал Дэн. Денис. Юноша 17-ти лет отроду, похожий на Шумахера в лучшие годы его жызни. Дэна вожделели все дачные особы женского пола, с 10 до 35 лет включительно. И я как раз попадала в эту возрастную категорию. У Дэна была гитара, и новенькая чёрная телогрейка. Дэн виртуозно ругался матом, и очень мило картавил. *Лирическое отступление. Есть у меня фетиш. Сексуальный. Люблю картавых людей. И пол мне не важен. Я испытываю почти оргазм, заставляя или умоляя их произнести лично для меня три раза подряд слово «бронетранспортер»! Когда лет в пять моего сына отправили к логопеду, он беспалева сообщил седовласому профессору: «А я не буду у вас лечиться. Ага. А зачем? Между прочим, моя мама прёцца от мужыгов, которые букву «р» не выговаривают!» Маме пришлось краснеть, и носить доктору коробочки конфет в каждый визит…* Дэн картавил. Это было очень трогательно, и я моментально в него влюбилась. Я подкарауливала Дэна у его дома — он стал натравливать на меня свою лишайную собаку, с бельмом на глазу. Я клянчила у родителей деньги, покупала на них Дэну сигареты «Лаки Страйк» — он брал их, говорил: «О, клёво! А ещё есть?» — и отворачивался в сторону. Я надевала свой сатиновый лифчик нулевого размера, напихивала в него ваты, и гордо дефилировала по дачному посёлку — Дэн громко ржал, и называл меня «стиральной доской». Я вырезАла из газеты «Тайная Власть» заговор на любовь, и, стоя одной ногой в тазу, по щиколотку в килограмме мёда *за что я потом получила ахуительных пиздюлей от мамы*, а другой — в ведре с солёной водой, в который плавал мой плевок, три волоса, и откусанный ноготь, громко взвывала за туалетом: «Как пчела не может без мёда, так раб Божий Денис не сможет ни есть, не пить, ни девок водить, а будет думать только обо мне, Божьей рабе Лидии! Как соль без воды не может — так чтоб и раб Божий Денис не мог часу часовать, минуты скоротать без меня, рабы Божьей Лидии! Зубы-ключ-замок-язык! Тьфу-тьфу-тьфу!» Не помогало. Дэн очень даже спокойно мог без меня жить-поживать и девок таскать, причиняя мне мучения. Мне даже маниакально стало казаться, что у меня и прыщи пройдут, и сисьги вырастут прям в тот момент, когда Дэн меня прижмёт к себе, и скажет: «Лида, ёб твою мать, я ж так тебя люблю шопесдец! Давай уже поженимся, когда тебе стукнет осьмнадцать годоф, и умрём в один день через сто лет!» Но этого не происходило. А сегодня у Дэна должен был быть день рождения. Я с особой тщательностью замазала крем-пудрой свой лоб, накрасила брови коричневыми тенями, приклеила украденные у мамы накладные ресницы французского производства и, в порыве вдохновения, нарисовала фломастером чувственную родинку над губой. Потом я долго накручивала на щипцы чёлку, чтоб она свисала локоном страсти посередине лба, и наглаживала мамину парадно-выгребную кофту с маками. Всё. Посмотрев на себя в зеркало, я поняла, что если Дэн меня сегодня не полюбит — то он мудак шопесдец. Потому что такая красота была только у меня и у Майкла Джексона. По инерции, пощупав свои сисьги, я развернулась, и вышла из дома. …В тот день Дэн нажрался до неприличия. Я, стараясь быть весь вечер ближе к нему, кряхтя, таскала именинника в кусты поблевать, вытирала его лицо мамиными маками, и тащила обратно. И — вот он, момент истины!!!!!!! Дэн обнял меня, прижал к себе, погладил по волосам, заглянул мне в лицо, поплевал на большой палец, стер мою нарисованную родинку, хрюкнул, и торжественно произнёс: — Лида. Я вздрогнула и вся обратилась в слух. — Лида. Я приду к тебе сегодня ночью. *Загадочная пауза*. С большой-большой кувалдой. *Пауза*. Я ёбну тебе ей по башке. Которая расколется как гнилая тыква. *Пауза*. И оттуда вывалится столько говна, сколько накопилось там за все твои 14 лет. *Пауза. Пауза. Пауза* Никогда я не забуду эту фразу. В ту ночь меня постиг типичный Облом Обыкновенный. Правда, переживала я случившееся долго, но это из-за подросткового гормонального взрыва. И это был мой Первый Облом в жизни. Стадия вторая. Необыкновенный облом. Серьёзный Облом у меня случился, когда мне было лет 20. Просидев на даче с ребёнком безвылазно 2 месяца, я одичала, и перестала реагировать на внешние раздражители, кроме крика голодного или обоссавшегося сына. На исходе второго месяца на дачу пожаловали мои родители. А меня отпустили на 3 дня в Москву. Одну. Я сидела в вагоне электрички, и рыдала от счастья. Естественно, на меня обращали внимание. И старались сесть подальше от рыдающей девушки. Я рыдала, и мне было всё-всё похуй. Тут рядом со мной шлёпнулось чьё-то тело. Я скосила глаза, и прекратила реветь. Рядом сидел сказочно красивый мужыг, и протягивал мне эскимо: — Девушка, не надо плакать. Съешьте, вот, лучше, мороженое.. Прошу Вас.. Мороженое я сожрала в 2 секунды, чуть не подавившись палочкой, икнула, смутилась, и потупила взор. Мужыг протянул руку: — Виктор. Я пожала его руку липкой ладошкой: — Лида… И 2 часа мы ехали вместе. 2 часа я не спускала с него глаз, и судорожно прикидывала, как бы так ненавязчиво всунуть ему свой номер телефона. Однако, я себя сильно недооценила. Потому что на Казанском вокзале Виктор жахнул меня в дёсны, и сказал: — Телефончик оставишь? Я тебе сегодня позвоню. Часика через 2. Сходим куда-нибудь..Или у тебя посидим, если ты не против.. Хо-хо! Ещё бы я была против!!! Домой я влетела как в жопу раненый джигит, и первым делом кинулась на кухню испить водицы. И тут произошло непонятное. Я со всей дури въебалась во что-то железное и холодное, с грохотом свалилась на пол, на меня полилась холодная вода, что-то ударило меня по голове, и я погрузилась в нирвану. ...Очнулась я тогда, когда за окном стояла кромешная темнота. «Час ночи, не меньше» — промелькнуло в повреждённом мозгу. Наощупь я встала, по стенке дошла до выключателя, включила свет, и узрела следующую картину: Посреди мокрой кухни валялась табуретка. В метре от неё сиротливо лежал и скучал огромный чугунный казан, а рядом белела записка, на которой маминым аккуратным почерком было выведено: «Лида, у нас отключили горячую воду. Я набрала тебе водички, и поставила возле ванной, чтоб тебе самой тяжести не поднимать. Ты сунь в казан кипятильник, погрей водички, да помойся с дороги. Мама» Пару минут я тупо перечитывала записку, переводя взгляд с бумаги на казан, а потом начала нервно хихикать. Спасибо тебе, мамуля.. Век не забуду доброты твоей материнской! Тяжело шаркая по полу, я прошла в свою комнату, и включила автоответчик. Сквозь шуршание сто раз перезаписанной плёнки полился голос Виктора: — Лидочка, звонил тебе весь день и весь вечер, но так и не застал тебя дома.. Очень жаль… Утром я уезжаю обратно в Егорьевск, и в Москве буду через месяц. Буду рад встрече. Виктор. Я 2 раза прослушала плёнку, и громко зарыдала. Виктор больше никогда не позвонил. Стадия третья. Облом охуительный. Охуительный Облом произошёл всего 2 года назад. В тот момент я расплевалась со своим бойфрендом, днями напролёт сидела в Интернете, и из дома выходила только по необходимости. У меня была жестокая депрессия. Через месяц меня потихоньку стало отпускать, и я поняла, что вожделею секса. Дико. Жутко. До эпилепсии. Перебрав в уме все возможные варианты, я не нашла ничего нужного. Ибо один был женат, другой — гламурный стриптизёр-полупидор, третий кончал как мастер спорта по скоростному спуску, а хотелось просто животной ебли в ритме нон-стоп. Чтоб или хуй пополам, или песда вдребезги. Короче, надо было что-то срочно делать. Вообще-то хотелось просто тупо выскочить на улицу, и схватить то, что под руку попадёцца, но мозгами я понимала, что это нихуя ни разу не вариант. И тут на помощь пришёл Интернет. Само собой, предложений поебаться поступало каждый день три мешка, но мне не нравились рожи потенциальных лаверсов, и я продолжала искать сама… Пошёл второй месяц воздержания… И тут я наткнулась на Сашу. Саше было 23 года, жил он в Пушкино, выглядел как фантик от конфеты, и писал мне длиннющие лирически-сопливые письма. Я тоже писала ему про непонимание, про мужиков-козлов, и проникалась к Саше любовью и похотью всё больше и больше. Через пару недель переписки мы с ним встретились на ВДНХ. В жизни он оказался ниже ростом, чем я думала, но это всё. Во всём остальном он и был тем мальчиком с фотографии, которая вот уже 2 недели стояла у меня на столе. Мы встречались каждый день. Мы гуляли по Ботаническому саду до позднего вечера, он отвозил меня домой, целовал в щёку, и уезжал обратно в Пушкино. Так прошло ещё 2 недели, и пошёл ТРЕТИЙ месяц моего полового воздержания… По ночам мне снились хуи. Я просыпалась в поту, и в мокрых трусах. Но, кроме Саши, я уже никого не вожделела. И вот однажды, в очередной раз, гуляя по Ботаническому саду, Саша сказал: «А ты уже смотрела «Очень страшное кино-4»? Нет? А я вот скачал вчера из локалки… Хочешь, вместе посмотрим?» Слово вырвалось у меня само собой: — Сегодня????????? Саша вздрогнул, но сразу улыбнулся: — Лучше завтра… Блиа!!!!!!!!! Ведь день я носилась колбасой. Я сходила в салон, сделала педикюр, нарастила ногти на руках, сходила на массаж, в солярий, в инфракрасную сауну, и к визажисту. К вечеру у меня тряслись ноги. На полном серьёзе. Они тряслись, и подкашивались. Я вожделела секса ТАК, как не вожделела никогда и ничего в своей жизни! И вот мы у Саши. Мы сидим на диване, и нихуя не смотрим «Очень страшное кино-4», потому что я сразу полезла к нему целовацца, пуская слюни как бульдог, и у меня непроизвольно дёргаецца глаз. Саша берёт меня на руки и несёт в спальню. По пути я успеваю разодрать на нём футболку, и напускать слюней за шиворот. Он куртуазно кидает меня на постель, я сдираю с себя джинсы вместе с трусами, Александр срывает с меня майку, и кидает её на шкаф. Я уже не сдерживаюсь, и ору: — Да ёбаный в рот, ты меня ебать сегодня будешь или нет?????????? — Да!! Да, бля! Буду!!!!!! — кричит Саша, срывая с себя трусы. — Так давай уже, нахлобучь меня, Саня!!!! *Я думала, у меня голосовые связки парализует* Саша падает на меня, и… И вдруг будничным голосом говорит: — Не встал… Эх.. Слушай, а ты шоу «Офис» по ночам смотришь? Офигительное шоу, да? Я всегда в 2 часа ночи его смотрю… У меня затряслись губы. Все разом. Застучали зубы, и свело жопу. Что ответить я не знала. Саша помолчал, и сказал: — Если ты хочешь спать – спи. А я тогда телик на кухне посмотрю, чтоб тебе не мешать. И ушёл. Я провела рукой по простыне под своей жопой, нащупала там мокрое пятно, уткнулась в подушку, и завыла белугой. На кухне Саша заливисто смеялся и смотрел шоу «Офис», а я горестно дрочила, не прекращая рыдать. Утром я проснулась в 6 часов, скинула с сиськи руку спящего Саши, оделась, и тихо закрыла за собой входную дверь… Дома я нажралась абсента, позвонила пидору-стриптизёру, и предложила к нему приехать. Немедленно. Получив саркастический ответ: — Совсем оголодала, мать? — скорбно кивнула: «Угу» — и поехала на «Парк культуры»… © Мама Стифлераметки: мама стифлера, обломы.
27 апреля 2008 @ 13:55
Прим. автора: прочитать-поржать-забыть. Когда коту делать нехуй — он себе яйцы лижет. © Народная мудрость. — Слушай, у меня есть беспесды ахуенная идея! — муж пнул меня куда-то под жопу коленкой, и похотливо добавил: — Тебе понравицца, детка. Детка. Блять, тому, кто сказал, что бабам нравицца эта пиндосская привычка называть нас детками — надо гвоздь в голову вбить. Вы где этому научились, Антониобандеросы сраные? Лично я за детку могу и ёбнуть. В гычу. За попытку сунуть язык в моё ухо, и сделать им «бе-бе-бе, я так тибя хачю» — тоже. И, сколько не говори, что это отвратительно и нихуя ни разу не иратично — реакции никакой. — Сто раз говорила: не называй меня деткой! — я нахмурила брови, и скрипнула зубами. — И идея мне твоя похуй. Я спать хочу. — Дура ты. — Обиделся муж. У нас сегодня вторая годовщина свадьбы. Я хочу разнообразия и куртуазности. Сегодня. Ночью. Прям щас. И у меня есть идея, что немаловажно. Вторая годовщина свадьбы — это, конечно, пиздец какой праздник. Без куртуазности и идей ну никак нельзя. — Сам мудак. В жопу всё равно не дам. Ни сегодня ночью. Ни прям щас. Ни завтра. Хуёвая идея, если что. Муж оскорбился: — В жопу?! Нужна мне твоя срака сто лет! Я ж тебе про разнообразие говорю. Давай поиграем? Ахуеть. Геймер, бля. Поиграем. В два часа ночи. — В дочки-матери? В доктора? В прятки? В «морской бой»? Со мной сложно жыть. И ебацца. Потому в оконцовке муж от меня и съёбся. Я ж слОва в простоте не скажу. Я ж всё с подъебоном... — В рифмы, бля! — не выдержал муж. Пакля! — Хуякля. — На автомате отвечаю, и понимаю, что извиницца б надо... Годовщина свадьбы веть. Вторая. Это вам не в тапки срать. — Ну, давай поиграем, хуле там. Во что? Муж расслабился. До пиздюлей сегодня разговор не дошёл. Уже хорошо. — Хочу выебать школьницу! Выпалил, и заткнулся. Я подумала, что щас — самое время для того, чтоб многозначительно бзднуть, но не смогла как не пыталась. Повисла благостная пауза. — Еби, чотам... Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копчёные окорочка через адвоката передавать. Как порядочная. Супруг в темноте поперхнулся: — Ты ёбнулась? Я говорю, что хочу как будто бы выебать школьницу! А ей будеш ты. Да гавно вопрос! Чо нам, кабанам? Нам што свиней резать, што ебацца — лиш бы кровища... В школьницу поиграть слабо во вторую годовщину супружества штоле? Как нехуй делать! — Ладно, уговорил. Чо делать-то надо? Самой уж интересно шопесдец. Кстати, игра в школьницу — это ещё хуйня, я чесно говорю. У меня подруга есть, Маринка, так её муж долго на жопоеблю разводил, но развёл только на то, чтоб выебать её в анал сосиской. Ну, вот такая весёлая семья. Кагбутта вы прям никогда с сосиской не еблись... Пообещал он ей за это сто баксоф на тряпку какую-то, харкнул на сосиску, и давай ею фрикции разнообразные в Маринкиной жопе производить. И увлёкся. В общем, Маринка уже перецца от этого начала, глаза закатила, пятнами пошла, клитор налимонивает, и вдуг её муж говорит: «Упс!». Дефка оборачивается, а муш сидит, ржот как лось бамбейский, и сосисную жопку ей показывает. Марина дрочить перестала, и тихо спрашывает: «А где остальное?», а муш (кстати, ево фамилие — Петросян. Нихуя не вру) уссываецца, сукабля: «Где-где: В жопе!» И Марина потом полночи на толкане сидела, сосиску из себя выдавливала. Потом, кстати, пара развелась. И сто баксоф не помогли. А тут фсего делов-то: в школьницу поиграть! Ну, значит, Вова начал руководить: — Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в коричневом платьице, в фартучке, с бантиком на башке, приходиш ко мне домой пересдавать математику. А я тебя ебу. Как идея? — Да пиздец просто. У меня как рас тут дохуя школьных платьев висит в гардеробе. На любой вкус. А уж фартуков как у дурака фантиков. И бант, разумееца, есть. Парадно-выгребной. Идея, если ты не понял, какая-то хуёвая. Низачот, Вольдемар. — Не ссы. Мамин халат спиздить можешь? Он у неё как раз говнянского цвета, в темноте за школьное платье прокатит. Фартук на кухне возьмём. Похуй, что на нём помидоры нарисованы. Главное — он белый. Бант похуй, и без банта сойдёт. И ещё дудка нужна. Какая, бля, дудка????????? Дудка ему нахуя????? — Халат спизжу, нехуй делать. Фартук возьму. А дудка зачем? — Дура. — В очередной раз унизил мой интеллект супруг. — в дудке вся сила. Это будет как бы горн. Пионерский. Сечёш? Это фетиш такой. И фаллический как бы символ. Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке — сила. Это ж все знают. В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как крыса Шушера тихо вползаю в спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного цвета. Чтоб быть школьницей. Чтоб муж был щастлив. Чтоб пересдать ему математику. А разве ваша вторая годовщина свадьбы проходила как-то по-другому? Ну и мудаки. В тёмной прихожей, натыкаясь сракой то на холодильник, то на вешалку, переодеваюсь в мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за щеку дудку, спизженную, стыдно сказать, у годовалого сына, и стучу в дверь нашей с мужем спальни: — Тук-тук. Василиваныч, можно к вам? — Это ты, Машенька? — отвечает из-за двери Вова-извращенец, — Входи, детка. Я выплёвываю дудку, открываю дверь, и зловещим шёпотом ору: — Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!! Заново давай!!! — Сорри... — доносицца из темноты, — давай сначала. Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь: — Тук-тук. Василиваныч, к Вам можно? — Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать? Заходи. Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде «Кукарачю». Маршырую по-пианерски. И ахуеваю. В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов но в шляпе. Вернее, в бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что-то увлеченно пишет. Оборачивается, видит меня, и улыбаецца: — Ну, что ж ты встала-то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку. — Васильиваныч, а чой та вы голый сидите? — спрашиваю я, и, как положено школьнице, стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку. — А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не стесняйся. Можешь тоже раздецца. Я и твои трусики постираю. Вот пиздит, сволочь... Трусы он мне постирает, ога. Он и носки свои сроду никогда не стирал. Сука. — Не... — блею афцой, — Я и так без трусиков: Я ж математику пришла пересдавать всё-таки. Задираю мамин халат, и паказываю мужу песду. В подтверждение, значит. Быстро так показала, и обратно в халат спрятала. За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение хуя более чем заметно. Педофил, бля... — Замечательно! — шепчет Вова, — Математика — это наше фсё. Сколько будет трижды три? — Девять. — Отвечаю, и дрочу дудку. — Маша! — Шёпотом кричит муж, и развязывает галстук. — ты гений! Это же твёрдая пятёрка беспесды! Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша? — Очень! — с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за хуй, — Пися — это вот это, да? — Да! Да! Да, бля! — орёт Вова, и обильно потеет. — Это пися! Такая вот, как ты видишь, писюкастая такая пися! Она тебе нравицца, Маша Петрова? — До охуения. — отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает дикий ржач. Но держусь. — Тогда гладь её, Маша Петрова! То есть нахуй! Я ж так кончу. Снимай трусы, дура! — Я без трусов, Василиваныч, — напоминаю я извру, — могу платье снять. Школьное. Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует: — Дай померить фартучек, Машабля! Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я ещё помню. Ну, скажите мне — кто из вас не ебался в тёщином фартуке во вторую годовщину свадьбы — и я скажу кто вы. — Пожалуйста, Василиваныч, меряйте. — снимаю фартук, и отдаю Вове. Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова надевает очки, отставляет ногу в сторону, и пафосно вопрошает: — Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела мушская волосатая ручища? Не трогала ли ты чужые писи за батончег Гематогена, как путана? Хрюкаю. Давлюсь. Отвечаю: — Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж ещё совсем маленькая. Мне семь лет завтра будет. Муж снимает очки, и смотрит на меня: — Бля, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом классе, дура! Тьфу, теперь хуй упал. И всё из-за тебя. Я задираю фартук с помидорами, смотрю как на глазах скукоживаецца Вовино барахло, и огрызаюсь: — А хуле ты меня сам сбил с толку? «Скока буит трижды три?» Какой, бля, десятый класс?! Вова плюхаецца на стул, и злобно шепчет: — А мне что, надо было тебя просить про интегралы рассказать?! Ты знаешь чо это такое? — А нахуя они мне?! — тоже ору шёпотом, — мне они даже в институте нахуй не нужны! Ты ваще что собираешься делать? Меня ебать куртуазно, или алгебру преподавать в три часа ночи?! — Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура! — Сам такой! Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло. — Блять, с тобой даже поебацца нормально нельзя! — не успокаиваецца муж. — Это нормально? — вопрошаю я из-под одеяла, и показываю ему фак, — Заставлять меня дудеть в дудку, и наряжацца в хуйню разную? «Ты девственна, Мария? Ты хочеш потрогать маю писю?» Сам её трогай, хуедрыга! И спасибо, что тебе не приспичило выебать козлика! — Пожалуйста! — Ну и фсё! — Ну и фсё! Знатно поебались. Как и положено в годовщину-то. Свадьбы. Куртуазно и разнообразно. В соседней комнате раздаёцца деццкий плач. Я реагирую первой: — Чо стоишь столбом? Принеси ребёнку водички! Вова, как был — в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и в солнечных очках, пулей вылетает в коридор. ...Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою маму с постели... Может быть, плач внука, может, жажда или желание сходить поссать... Но, поверьте мне на слово, мама была абсолютно не готова к тому, что в темноте прихожей на неё налетит голый зять в кухонном фартуке, в солнечных очках и с дудкой в руке, уронит её на пол, и огуляет хуем по лбу... — Славик! Славик! — истошно вопила моя поруганная маман, призывая папу на подмогу, — Помогите! Насилуют! — Да кому ты нужна, ветош? — раздался в прихожей голос моего отца. Голоса Вовы я почему-то не слышала. И мне стало страшно. — Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина мерская! Мама жгла, беспесды. — Отпустите мой хуй, мамаша... — наконец раздался голос Вовы, и в щель под закрытой дверью спальни пробилась полоска света. Вове наступил пиздец. Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа дико ржал, а Вова требовал отпустить его член. Да вот хуй там было, ага. Если моей маме выпадает щастье дорвацца до чьего-то там хуя — это очень серьёзно. Вову я жалела всем сердцем, но помочь ему ничем не могла. Ещё мне не хватало получить от мамы песдюлей за сворованный халат, и извращённую половую жызнь. Так что мужа я постыдно бросила на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно, такого малодушия и опёздальства Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины нашей свадьбы мы благополучно развелись. Но вторую годовщину я не забуду никогда. Я б и рада забыть, честное слово. Но мама... Моя мама... Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справицца о её здоровье, мама долго кашляет, стараясь вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, а в оконцовке всегда говорит: — Сегодня, как ни странно, меня не пиздили по лицу мокрым хуем, и не выкололи глаз дудкой. Стало быть, жыва. Я краснею, и вешаю трубку. И машинально перевожу взгляд на стенку. Где на пластмассовом крючке висит белый кухонный фартук. С помидорами. Я ж пиздец какая сентиментальная... © Мама Стифлера